В лентах информагентств сообщений о смерти Ахмадулиной не появлялось.

Белла Ахмадулина родилась в 1937 году. В 1960 году она закончила Литературный институт, а первый ее сборник (Струна) был опубликован в 1962 году. Следующий ее сборник — «Озноб» — вышел не в Советском Союзе, а во Франкфурте.

Ахмадулина участвовала (так же, как и Евгений Попов) в создании литературного альманаха «Метрополь», который вышел в 1979 году самиздатским способом в 12 экземплярах. В альманахе участвовали писатели, практически не допускавшиеся к официальной печати. «Метрополь» тут же стал известен в среде советской творческой интеллигенции и был перепечатан на Западе.

В 1993 году Ахмадулина подписала «письмо сорока двух», в котором известные литераторы требовали запретить «все виды коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений».

Первым мужем Ахмадулиной был поэт Евгений Евтушенко, вторым — писатель Юрий Нагибин, третьим — художник и сценограф Борис Мессерер.

Ахмадулина является членом Союза российских писателей, исполкома Русккого Пен-центра и ряда других организаций. Она награждена несколькими орденами, в частности, «За заслуги перед Отечеством II степени» и «За заслуги перед Отечеством III степени».

Новость на сайте «Ленты.Ру»

Действительно нет слов...Вечная память...

Друзья и коллеги драматурга выражают глубокую скорбь, вызванную этой утратой. Как сообщает Росбалт, председатель союза писателей Петербурга Валерий Попов назвал Владимира Кунина "человеком, не знающим поражений". По его словам, военный летчик, цирковой акробат, блестящий писатель - Кунин прожил долгую, обильную опытом жизнь, которой нельзя не восхищаться.

А близкий друг писателя Владимир Вербицкий рассказал корреспонденту "Комсомольской правды", что Владимира Кунина убил скандал вокруг фильма «Сволочи» по его сценарию. Напомним, Владимир Меньшов отказался вручать премию MTV за этот фильм, сказав, что кинолента очерняет его родину.

По словам Вербицкого, писатель очень переживал из-за этой истории, и на целых девять месяцев прервал работу. Друзья драматурга сходятся во мнении, что на нервной почве у него могло обостриться тяжкое заболевание. Минувшей осенью Кунину стало хуже: врачи обнаружили в организме метастазы и индивидуальную непереносимость к химиотерапии.

Член Союза писателей и Союза кинематографистов России, почетный член Международной ассоциации писателей и публицистов, Владимир Кунин широко прославился благодаря кинолентам, снятым по его сценариям. Среди них - "Интердевочка", "Сволочи", "Хроника пикирующего бомбардировщика", "Ребро Адама", "Правосудие Волков" и многие другие. Всего по сценариям Кунина снято два десятка кинокартин.

Поклонникам художественной прозы особенно полюбились его повести "Кыся", "Русские на Мариенплац", "Ай гоу ту Хайфа", а также романы "Мика и Альфред", "Ночь с ангелом", "Птичка". Книги признанного мастера драматургии были переведены на 17 языков, издавались миллионными тиражами не только в России, но и в 23 странах мира.

Владимир Кунин (Файнберг) родился в Ленинграде 19 июня 1927 года. Воевал, служил до 1951 года. После демобилизации поступил в институт физкультуры имени П. Ф. Лесгафта, откуда его выгнали в 1955 г., обнаружив фальшивый аттестат о среднем образовании.

Будучи мастером спорта по акробатике, Кунин в течение шести лет выступал на цирковых аренах. В январе 1961 г. Кунин написал и опубликовал в журнале "Советский цирк" два своих рассказа. После этого Владимир Кунин стал трудиться на поприще журналистики.

В 1967 г. на экраны вышла военная драма "Хроника пикирующего бомбардировщика" по сценарию Владимира Кунина. Однако подлинная слава пришла к писателю благодаря опубликованной в начале 1988 г. в журнале "Аврора" повести "Интердевочка". В 1989 г. повесть экранизировал Петр Тодоровский, а уже с начала 90-х гг. прошлого века писатель перебрался в Мюнхен, где и работал все последние годы.

В прессе иногда писали, будто Кунин эмигрировал, но сам писатель это категорически отрицал. В интервью, данном изданию "Люди", Кунин сказал следующее.

"Мюнхен выбран был мной не случайно. Меня здесь впервые издали в 1989 году. Потом издали еще. Потом обо мне написали все газеты в Германии. Потом у меня заболела жена Ирина. В России не было тех лекарств, которые были здесь. Я не эмигрировал. Меня просто пригласили здесь жить. Моя жена - самый близкий и самый любимый человек в моей жизни - выздоровела".

Сначала предполагалось, что Владимира Кунина похоронят на родине - в Санкт-Петербурге. Однако позже выяснилось, что писатель завещал похоронить себя в Мюнхене - городе, с которым он сроднился в последние годы своей жизни.

НА СМЕРТЬ КОЛЕНОК

положи мне руку на колено,
там, где нервов самые истоки,
мы не одиноки во Вселенной,
просто мы вселенски одиноки…
у любви такая масса нетто –
не поднимешь, сколько ни старайся,
видно на Земле мне жизни нету,
видно есть мне только жизнь на Марсе…
мне вкололи космос прямо в вену,
экипажи ждут в небесных лодках,
положи мне руку на колено,
там, где стрелка…стрелка на колготках…
мне не жаль ни страха, ни упрека,
мне не жаль ни потолка, ни стенки…
мне не жаль ни Юга, ни Востока,
мне немного жаль свои коленки…

А так же ссылка на итернет журнал, где опубликованы стихотворения Анны
http://www.ijp.ru/razd/pr.php?failp=06802500801

* * *

я пью еле тёплую воду с осколком лимона
мне нравится город
соскабливать шрамы с предплечья
портовые краны
и люди живущие в моно
однажды уронят балконы свои в бесконечность
я ем пироги, начиненные звуками линий
мне нравятся бланки,
ничем не заполненный почерк
меня расфасуют в кувшины из солнца и глины
а может быть просто в железные звонкие банки
я стану читать «анатомию сна и момента»,
закутавшись в нежность,
идти за космическим плугом
и стану – возможно – не музыкой, но инструментом
в руках Человека с таким же серебряным кругом

РАСПЯТИЕ

Я больше был растерян, чем распят
Неверием или, возможно, верой,
Одетый в гвозди с головы до пят,
Нанизанный на штык легионера.
Я больше был, чем не был. Наконец
Табличка «Царь», к тому же «Иудеи»
Больней давила в темя, чем венец,
И с двух сторон несчастные злодеи
Мне говорили: «Ты не виноват!»
Я виноват! Мечты об общем рае
Не отменяют персональный ад,
Наоборот: подталкивают к краю.
… И я не понимал, зачем звезда
Тогда светила маме над яслями,
Я превращался в щепку от креста
И горизонт свивался вензелями
На черном небе. Никаких следов
Присутствия хотя бы тени Бога,
А только прах людей и городов,
Что все двенадцать отряхнут с порога…
И крест скорее был упрек, чем крик:
«Меня оставил ты, Отец небесный!»
И меньше всех я верил в этот миг,
Что все-таки когда-нибудь воскресну.

RAILWAY INDUSTRIAL

это очень трансцендентально
фотографироваться на вокзале
пытаться поймать объективом и ртами
хвосты уносящихся зданий
запах расплавленного металла
летний фальцет однорукого барда,
пирожки с мясом, край измочаленного одеяла
из окна плацкарта
это чертовски концептуально
ходить босиком по холодным рельсам
можно почувствовать себя наскальным,
плоским дождем апрельским
или мелкой колючей галькой,
желтой насыпью полотняной
это очень трансцендентально,
что эту женщину звали Анной

Мне снился дом, облитый сургучом,
Над домом ива низко наклонилась.
Я утром разговаривал с врачом.
Он спрашивал меня о том, что снилось.
Я рассказал.
Мне снился дым без дома и трубы.
Мне снился кот, чей хвост трубой был поднят.
Еще во мне приснились мне рабы –
По капле их выдавливал, но помню,
что не был понят
ни домом, ни рабами, ни врачом –
мне снилась материнская утроба.
Я из нее с трудом был извлечен
и почему-то сразу помещён
в прямоугольник гроба.
Я не захотел
Таких пространств, таких перемещений
Я был всего лишь атом в сгустке тел,
я – атомный – потребовал прощенья,
и был прощён.
И возвращен сюда –
В густую вязь вибрирующей яви,
где на дорожках Страшного Суда
под каблуком поскрипывает гравий…
И ждет письма хозяин сургуча
И снова ждет врача хозяйка дома
А ива, как ни странно, ждет луча,
покачивая веткой невесомо

* * *

между мной и не мной разрушается карточный мост
и теперь я не знаю, в каком направлении ост
и куда мне идти, если пункт назначения – ист
раздается внутри молодецкий пронзительный свист
и шуршание крыл, и жужжание шершней и ос
на губах замирает молитва, бессвязное: Гос
подь – поди разберись, кто ответит на легкий вопрос:
почему все молитвы спрессованы в емкое SOS?
ну, а я распускаю молчанье заплетенных кос
потому и заслышался свист и разрушился мост
и не SOS а СПАСИБО. Спасибо за ист и за ост!
Я иду по мосту. Ты и есть мой единственный мост.

* * *

я любила одиннадцать гордых мужчин
обливалась восторженно-горькой слюной
я нашла бы одиннадцать тысяч причин
объяснить почему. только хватит одной:
я была им любовница, мать и раба
подыхала от их итальянских очей
взмокших прядей на смуглых расплавленных лбах
мне никто никогда не заменит ничем...
все мертвы. у ворот мой растерзанный плач
мне вонзается в грудь, как осиновый кол
а в руках я держу окровавленный мяч
итальянской любви. Ненавижу футбол!!!!!

СПАСЕНИЕ

Вязкий воздух наматывается на локоть, как карамель
Всклокоченный ветром локон, шанель
номер пять-шесть-семь, сколько хочешь
номеров шинелей, изъеденных молью ночи,
раздробленных огнями пунктиров и червоточин,
наполненных си-бемолью и другими звуками,
которые невозможно выразить, идентифицировать, записать –
мы двигаемся по касательной, нам нравится прикасаться,
почти не двигаясь, не дыша
спасенья – нет, так как некого здесь спасать
и не от кого, и само спасенье
внушает скорей не радость, а опасенье
быть спасенным – значит, быть пойманным,
связанным обстоятельствами, обязательствами,
обольстителями и облигациями
а мы свободны
нас нет

ЦИНТИЯ

Цинтия, прими сестерций,
И не говори, что мало.
Мне тоска проникла в сердце,
как ничто не проникало
Мне проникла в сердце жадность.
В Риме душно. Денег – жалко.
Коли мог, так убежал бы
Только некуда бежать мне.
География обмана –
широка. А эти мифы
Геродот наврал нам спьяну:
Амазонки, кельты, скифы...
Забавляясь с юной нимфой
Он выдумывал народы
Ты же Цинтия – не нимфа.
И не юная, к тому же.

НАСЛЕДСТВО

мы все унаследуем землю
и это скупое наследство
ослепнет и сделает детство
последним приютом Вселенной
случайно надломленным стеблем
цветка, уронившего сердце
в такое чужое пространство
где странствие – это просто
но страшно небезопасно
как в вымершем Министерстве
как в опустевшем храме
с каким-то забытым богом
в каком-то забытом Богом
как в тающем овер-тайме
как в тихом собачьем вальсе

ЗАТМЕНИЕ

Я завидую людям, которые спят в поездах
И уверенно пьют кипяток
из дрожащих стаканов,
Для которых все рельсы
на свете – одна борозда
И кому параллели дороже меридианов
Я завидую людям, которые любят людей –
Нелюдимые люди гуляют вдали от вокзалов,
Одержимые рядом нелепых, но вечных идей
Превращенья камней… превращенья камней – в драг. металлы
Я завидую людям, точнее – всего одному
Человеку, который, действительно, царь и зверей, и растений
Говорят, Он внутри.
Я его в темноте обниму,
ожидая, возможно, сиянья, возможно – затменья.

* * *

Спектакль кончился овацией
И вся Земля была нам залом,
И небо было декорацией
И декорация упала!
И начал дождь в восторге литься,
Крича нам «Браво!» в унисон,
Смывая грим, и с гримом – лица,
Плескался в душах примадонн...
Мы отслужили сцене мессу,
«Аминь!» и «Бис» нам грянул хор!
Ведь Бог был автор этой пьесы,
А Люцифер был режиссер...
Они друг другу руки жали,
В финале выйдя на поклон,
И крылья ангелов дрожали,
И бесы выли за стеклом...
Вздымались бархатом кулисы,
Звучал над сценой Брамс и Глюк,
А за кулисами актрисе
Суфлер сказал: «Я вас люблю»
Актриса думала, что это
Слова из роли говорят,
И наполняя фразу светом,
Ее метнула в первый ряд...
А где-то там за горизонтом,
В гримерке, где не слышен шум,
Актер, игравший в эпизоде,
Слезами чистил свой костюм...

НАУГАД

Свет фонарей тонким кнутом рассекает воздух.
На четвертой странице становится ясно, чем кончится повесть.
Пропасть меж светом и беспросветностью пролегает там,
куда проникает голос.
Черной рубашкой на зимнем ветру пульсирует совесть,
пытаясь высушить собственную бессонницу.
Вести с востока, с севера, с юга – дурные вести.
Статуя, мост, лестница, пепел, купол, надгробие.
Город умеет из занавесок плести невестины
шлейфы. Город, который по образу и подобию
мог бы сравниться с вечностью – хочет сравняться с землей.
Город похож на ветку, которая треснет
под тяжестью яблок и колоннад.
Город, которому хочется что-то сказать, но результат –
два слова, крик, который вряд ли чему-нибудь нас научит.
Город, не надо! Нет надобности останавливать ветер
и отвращать участь.
Муссон и пассат – смешны перед ликом великого урагана.
Их было много: Кэтрин, Фрэнсис, Иван, Жанна,
но там – на других берегах...
Здесь о них ничего не знали.
А теперь пора пожинать плоды пространства,
которое так долго нас берегло от бури.
Добро пожаловать в черно-зеленый, белый, прозрачный, красный...
Добро пожаловать в город.
Нужно глаза зажмурить, можно шагнуть.
Наугад.
Нужно выстрелить в птицу.
Птица, раскрой свои крылья.
Птица, прости свой город.
Это – закат.
Птица, позволь и ему проститься с твоими гнездами.
Ты все равно не перенесешь зимовки.
Видишь, какие холодные звезды
смотрят с автобусной остановки,
с набережной, с холма...
Птица, пора стреляться –
пришла зима,
и она берет себе в секунданты
Осень.

@

и в каком-то
новом облике
мы проснемся
на кораблике
ты намного
тверже облака
там, где негде
падать яблоку

По данным СМИ, актриса долгое время страдала болезнью Альцгеймера.

Анни Жирардо, дебютировавшая в картине итальянского режиссера Лукино Висконти «Рокко и его братья», сделала блестящую карьеру в кинематографе и на театральной сцене. Жирардо становилась лауреатом премий международных каннского и венецианского кинофестивалей и национальной французской кинопремии Сезар.

Знаменитый французский режиссер Клод Лелюш заявил, что шокирован известием о смерти актрисы.

«Возможно, это была величайшая актриса французского кино послевоенного времени. В любом случае, для меня, как режиссера, так и мужчины, она останется лучшим воспоминанием. Это была исключительная женщина как на съемочной площадке, так и вне ее», — сказал Лелюш в эфире телеканала BFM TV.

По его словам, близкие ждали этой печальной новости в любой момент.

Подробнее: http://news.mail.ru/society/5419964/?frommail=1